Кыргызстан

Отредактируйте страницу и нажмите «Сохранить». Прочтите справочную страницу для ознакомления с синтаксисом вики. Пожалуйста, редактируйте только в том случае, если планируете улучшить содержимое. Если вы просто хотите потестировать что-либо, воспользуйтесь специальной страницей: playground.

Касымалы БАЯЛИНОВ

====== ВЕСНА В ТЯНЬ-ШАНЕ ======

(Из воспоминаний)

Литературный Киргизстан

ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ
ЖУРНАЛ

ОРГАН СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ КИРГИЗИИ

ГОД ИЗДАНИЯ 3-й

№ 5 (17)

СЕНТЯБРЬ—ОКТЯБРЬ 1957 г.

----

Март тысяча девятьсот семнадцатого года. Мы находимся в Китае, близ города
Уч-Турфан.

В 1916 году киргизский народ поднял восстание против своих угнетателей—царских колонизаторов и их приспешников — баев и манапов. Однако оно было жестоко подавлено. Тысячи киргизских семей, спасаясь от преследований карательных
отрядов, бежали в Китай. В поисках пищи и работы многие из них проникли в глубь
Синьцзяна до Ак-Су, Черного города и Урумчи на востоке и до Кашгара на западе.

Не имея ни скота, ни продуктов для дальней дороги, мы осели в Турпане. Мне
тогда только что исполнилось пятнадцать лет. Я и мой пятилетний братишка, лишив-
шись родителей, находились на попечении бабушки Сейилкан и ее сына Джеенбая.

Жили мы у уйгурского бая Сабит-ахуна. Для жилья он предоставил нам коров-
ник. С большим трудом мы привели в относительный порядок нашу «квартиру»:
забили щели в двери войлоком, натаскали на земляной пол сена, которое служило нам
постелью. Но разве Сабит-ахун даст беднякам бесплатно жилье, пусть даже в полуразвалившемся хлеву?! В счет платы он взял меня в услужение, сделав своим малаем (домашний работник, слуга). Мой дядя Джеенбай и еще три-четыре батрака выполняли у него самую гряз-
ную, тяжелую работу. На рассвете они уходили к песчаному берегу реки Кум-арык,
где заготовляли джерганак (колючий кустарник) и грузили его на ишаков. Жалкие гроши и крохи с бай-
ского стола получали они за свой мучительный труд.

С прибытием беженцев Сабит-ахун стал быстро богатеть. Помимо дешевой ра-
бочей силы, он скупал за бесценок имущество киргизов. Все комнаты в доме Сабит-
ахуна были заполнены килемами (Килем—ковер), кийизами (кийиз—кошма), ширдажами (ширдак—вышитый войлочный ковер). Даже попоны и седла
у его лошадей были киргизские.

Однажды Сабит-ахун велел мне нагрузить дрова на двух ишаков и ехать с ними
на базар. Я нацепил на ноги потрепанные старые чарыки (Чарык—вид обуви), набросил на плечи
хозяйский дырявый халат и вывел ишаков на улицу. Чтобы упрямые животные шли
побыстрее, я временами замахивался на них огромной суковатой палкой и покрикивал:

— Кы! Кы!

Ишаки, шевеля длинными ушами, трусили мелкой рысью по пыльной дороге.

Хозяин обещал выехать вслед за мной, поэтому я часто оборачивался и искал
его среди всадников и пешеходов, вереницей тянувшихся на базар.

Вдруг мой взгляд остановился на тщедушном старике, сидевшем у обочины до-
роги в тени развесистого дерева. Он был одет в старенький чапан, на ногах — ви-
давшие виды ичиги, на которых заплат было больше, чем звезд на небе. Дырявые
галоши он отложил в сторону, чтобы могли отдохнуть натруженные ноги. На

90

коленях у старика сидела маленькая девочка.На вид ей можно было дать не больше
пяти-шести лет. Её пушистые черные волосы развевались на ветру. Она вытирала
кулачком слезы и размазывала их по лицу.

Я остановился. Старик поднял голову, посмотрел на меня и сказал:

—	Сынок, ты кто? Киргиз?

—	Да, атаке.

—	Лицо-то у тебя киргизское, да вот одеждой ты напоминаешь уйгура.

Он испытующе оглядел меня узкими слезящимися глазами. 0близав пересохшие
губы, он погладил по головке девочку, которая перестала плакать и уставилась
на меня.

—	Сынок, эти ишаки и дрова твои?

—- Нет, атаке. Откуда?! Хозяйские.

—	Айланаин (* Айланаин—милый), ты молод и можешь работать. Ты еще найдешь свое счастье.
А я уже стар, силы покинули мои руки, глаза потеряли зоркость, болезнь точит
мою грудь. Так, видно, я и умру, на чужбине, вдали от родных мест...

Я уселся рядом с ним. Он рассказал мне о себе. Дедушка Борбугул — уроженец
Кочкора. Зимой скончался его сын — единственный кормилец семьи, а келии (Келии—молодуха, жена сына) оста-
вила старикам дочь и вышла замуж за другого. Старики решили продать внучку и
на вырученные деньги купить зерна. «Девочку,—рассуждали они,—прокормит ее по-
купатель».

Меня охватила жалость к девочке. Какая она славная и красивая! Чего бы я
только не отдал, чтобы спасти ее! Эх, бедность, бедность! Кого ты не заставляла пла-
кать, не доводила до отчаяния!

На базар мы пошли вместе. Вскоре нас нагнал Сабит-ахун. Он подозрительно
посмотрел на старика, бросил хищный взгляд на маленькую девочку и повернулся
ко мне:

—	Заведи ишаков во двор Нур-ахуна!

—	Хорошо, хозяин...

Сабит-ахун, хлестнув коня нагайкой, домчался к дому своего дружка — зажи-
точного пекаря Нур-ахуна, где я бывал и раньше, привозя дрова. Попрощавшись с Бор-
бугулом и с его внучкой, я погнал ишаков к Нур-ахуну.

Нур-ахун и Сабит-ахун были заняты беседой, когда я появился перед ними.
Нур-ахун пощупал дрова, оценивая их, и что-то сказал моему хозяину. До меня до-
летели слова: «Нет, нет!» Они, по всей вероятности, торговались из-за цены. Потом
они пожали друг другу руки, стали отвешивать поклоны и улыбаться — сделка
состоялась...

Вдруг Нур-ахун закричал пронзительным голосом, вспугнув кур, копошивших-
ся в в навозной куче:

—	Амет! Амет!

—	Слушаю, хозяин!—раздался откуда-то голос, и через секунду появился мо-
лодой джигит — уйгур, в грязной обуви и длинной засаленной рубашке из маты.

—	Разгрузи дрова!

—	Хорошо, хозяин!

Нур-ахуии Сабит-ахун ушли в дом. Мы с Аметом стали складывать дрова
в сарай. Не обращая внимания на усталость, на струившийся пот, я помогал малаю,
надеясь получить от пекаря какое-нибудь вознаграждение. В прошлый раз я тоже
помогал разгружать дрова, и Нур-ахун дал мне две пшеничных лепешки. Одну из
них я съел, а другую принес братишке. Как обрадовался он тогда! Может быть, и
сегодня мне удастся принести ему подарок — базарлык (Базарлык—подарок, принесенный с базара). Однако пекарь, выйдя на
крыльцо, сделал вид, что не заметил меня, подозвал Амета и велел ему подбросить
ишакам клевера. За спиной Нур-ахуна показался Сабит-ахун. Он был в краевом
шелковом халате и любовно поглаживал вздувшийся живот.

—	Накорми ишаков и отправляйся домой! — приказал он мне.

«Проклятый! — прошептал я. — Чтобы сгорел твой дом! Ненасытный обжора,

для тебя дороже твои шпаки, чем я!»

Я взял клевер и бросил его в ясли. Ишаки с жадностью набросились на корм.
«Пока любимчики Сабит-ахуна сожрут клевер, схожу-ка на базар»,—подумал я.

Вот и базар. Народу на нем видимо-невидимо. Большей частью это — опухшие
от голода, еле передвигающие ноги беженцы-киргизы. Немало тут и нищих,

91

прося-щих подаяния. Тщетно пытались продавцы зазывать покупателей: не так-то их
легко найти в этой многолюдной толпе! Беженцы не имели денег и, чтобы как-то
просуществовать, предлагали себя в услужение, распродавали свои жалкие пожитки,
а некоторые даже детей. Этот «товар» пользовался здесь большим спросом. Особенно
падки на него были местные богатеи. Из мальчика в недалеком будущем вырастет
хороший работник, а девочку через несколько лет можно сделать своей младшей
женой...

Вон сидят продавцы дров. Их трое — двое мужчин и одна женщина. Один из них
провожал умоляющим взглядом всех прохожих, второй, подложив под голову поле-
но, находился в каком-то полусонном состоянии. Женщина зашивала рваный подол
своего платья. Её губы были сжаты, на изнуренном лице лежала печать безысход-
ного горя. Иногда она отводила печальные глаза от иголки и смотрела куда-то вдаль.
О чем она думала? Наверное, о своей горькой судьбе...

Рядом расположились продавцы рисовой каши— ботко. Они хлопотали у своих
очагов, поминутно размешивая содержимое маленьких черных котлов. В их ботко
нет ни мяса, ни моркови, она приготовлена на одной воде. Немного поодаль у костров стояли мужчины и женщины с раскрасневшимися лицами. Они поджаривали на
огне кукурузу, опаливали бараньи ножки.

Покупатели, имевшие медные китайские монеты, позволяли себе съесть ботко.
Я смотрел на этих счастливцев, глотая слюни. Л стоял до тех пор, пока сзади меня не
послышался шум. Обернувшись, я увидел сгорбленную старуху. В ее руке была дере-
вянная щербатая чашка. Старуха шаталась от усталости.

—	Милые мои, голодная я... Сжальтесь над бедной одинокой старушкой!..-—
тянула она скрипучим голосом, протягивая чашку черноусому джигиту, приготов-
лявшему ботко.

—	Эх, бедная!—покачал тот головой.— Если бы ты была одна, еще ладно.
Но таких, как ты, тысячи. Что будет со мной, если я стану каждому подавать милос-
тыню? У меня старики-родители. Мне надо их прокормить...

—	Правда, правда, сынок. Но что мне делать —я совсем одна, у меня никого
нет,— зашамкала она беззубым ртом и заплакала.

—	Эх, несчастная!—сжалился джигит.— Ну-ка подставляй чашку.— Он по-
ложил две ложечки ботко. Старушка долго благодарила его, на прощанье поцеловала
ему руку и поплелась дальше.

—	Сынок, почем пиала твоей каши?—спросил кто-то над моим ухом.

Джигит назвал цену.

—	Дай тогда одну пиалу.

Я обернулся. Это был тот самый старик, с которым я шел на базар. Но тогда
с ним была внучка...

—	Атаке, где девочка?

Старик вздрогнул и, увидев меня, смутился:

—	А, милый, и ты здесь?

—	Атаке, где ваша внучка? Продали?..

Бороугул не решался сказать «да» и пробормотал что-то невнятное.

—	Неужели продали?

—	Отдал, отдал...

—	Кому?

—	Уйгуру- Твоему хозяину... Проклятая жизнь!.. Придет ли когда-нибудь
и к нам счастливый день?!

Черноусый джигит протянул Борбугулу глиняную пиалу с кашей. Тот прошеп-
тал сдавленным голосом:

—	Не ботко, а камень должен я есть...

Слезы текли но его морщинистому лицу, и он не вытирал их.

—	Моя деточка!.. Сиротка моя, оставшаяся после смерти сына!—причитал он.

Его горе передалось окружавшим, все замолкли, и было слышно только судорож-
ное всхлипывание несчастного старика.

Неожиданно тишину нарушил топот бегущих возбужденных людей.

—	Суюнчу! Суюнчу (Суюнчу — радостная весть)!—радостно кричали они.

Мы остановили высокого мужчину с пышной рыжеватой бородой:

—	Что случилось?

—	Суюнчу! Суюнчу! Значит, и нам суждено на роду счастье! Белые и черные
русские объединились и прогнали царя,— захлебываясь, начал рассказчик...

92

—Ой, может, это ложное известие?! Как они могли свергнуть белого падышу?
Кто это тебе сказал? —недоверчиво прервал его Борбугул, но на него зашикали, и
он замолчал.

— Это правда,— продолжал рыжебородый.— Я слышал об этом от человека,
прибывшего с Иссык-Куля. Киргизам даровано прощение. Русские и киргизы поми-
рились, и в Киргизии стало хорошо. Жители Озера (в народе Иссык-Куль часто называют просто Озером) уже переселяютця туда.

Я бегал от одной группы к другой, и везде говорили то же, что и рыжебородый.

«Значит, это правда,—пронеслось в голове.—Не может же обманывал столь-
ко людей. Надо скорее сообщить бабушке и дяде...»

Я побежал к своим ишакам. Они уже управились с клевером и стояли у яслей,
лениво отмахиваясь от оводов. Увидев меня, они разразились таким ветошным ревом,
что, наверное, оглушили всю окрестность.

Я вскочил на ишака, ударил его пятками в бока и помчался домом, гоня перед
собой второго. Хозяин не заметил ни моего ухода, ни моего возвращения, иначе не
миновать бы мне порки!

Когда я приблизился к дому, навстречу выбежал братишка.

—Байке, байке едет!

Я посадил его на второго шпака, и мы поехали рядом.

—	Байке, что ты привез с базара? Я хочу белую лепешку.

—	Хлеба нет, миленький!— сказал я.— Я привез радость.

Мальчик, вечно голодный, встрепенулся, услышав слово «радость».

—	А что это такое? Она вкусная и сладкая?

—	Сладкая, сладкая...

—	Иу-ка, покажи.

У ворот меня поджидали бабушка Сейилкан я несколько работниц Сабит-ахуна.
Я рассказал им новости.

—	О создатель!— простерла руки бабушка.— Значит, ваши мольбы и рыданья
тронули тебя. Теперь и мы будем счастливы—

Однако Февральская революция ничего не дала га Сейилкан-апе, ни мне, ни
другим киргизам.

Поздно вечером возвратился Сабит-ахун. Я помог ему сойти с лошади. Он был
один. Где же внучка Борбугула?

—	Хозяин, где девочка?—набравшись храбрости, сросил я.

Сабит-ахун вытаращил глаза:

—- Какал девочка?

—	Та, что вы купили у Борбугула. Это с ним я шел на базар.

—	Эх, поганец! Зачем тебе нужна девочка?—Он оттолкнул меня к пошел,
переваливаясь, к дому. У дверей обернулся и сердито прошипел:

—	Знай своё дело и не суйся, куда не следует!

Я молча проглотил его ругательства, чувствуя свое бессилие. Сеяилкан-апа,
выслушав историю девочки-сиротки, долго проклинала богачей. Проклинать — един-
ственное, что мы могли делать.

Потом я узнал от Амета: Сабит-ахун перепродал внучку Борбугула Нур-ахуну.

...Спустя много дней, мы покинули Турпан, двинулись в сторону Кок-Шаала
и Атбаши.

2.

Через месяц, после долгих мытарств, мы достигли Атбаши. Народ отсюда в
1916 году не бежал в Китай, поэтому жил в достатке, много тут бьло и баев. Мы
же прибыли изможденные, обессилевшие, разутые и раздетые. Все наше имущество
состояло из нищенского домашнего скарба и нескольких облезлых ишаков.

В то время во главе четырех волостей Атбашинской долины стоял манап Казы.

—	Вы и ваши шпаки могут заразить нас китайскими болезнями,— скалал он
нам и велел разбить юрты подальше от его аила.

Казы был сыном известного всему киргизскому народу крупного манапа Чоко.
Он так же, как и его отец, вот уже в течение тридцати двух лет являлся болушем —
волостным управителем. По скупости, бесчеловечной жестокости в самодурству не

93

было ему равных во всей Киргизии. Однажды в долине происходили поминки. На поминках Казы среди приглашенных заметил джигита в лисьем тюбетее и подозвал его..

—	Что у тебя на голове?—спросил он.— Ну-ка сними и дай мне.

Базы взял в руки тюбетей и сравнил со своим.

—	О, каково! Твой тюбетей похож на мой.— Манап укоризненно покачал го-
ловой и продолжал:—У кого есть спички?

Кто-то услужливо протянул ему коробку. Зажигая спичку за спичкой, он опа-
лял лисью шапку джигита.

—	Будь проклят!.. Теперь твоя шапка напоминает лисенка, опалившего бок
вО время пожара в лесу... В таком виде она подходит тебе. Ботом! (* Ботом—возглас удивления). Если твой тюбе-
тей будет похож на мой, а мой — на твой, тогда какой же я Казы? — расхохотался
он под одобрительные смешки своих приближенных.

У болуша был джигит но имени Колбай. Раньше он работал малаем у Казы.
«Болбай остер на язык, силен и пригодится мне как в словесной перепалке, так и
в драке!» — сказал манап и сделал его телохранителем. Так вот, этот самый Колбай как-то вступился за невинную жертву своего хозяина. Казы приказал связать
его и выбить ему все зубы.

—	Если сегодня мне говорят дерзости, то завтра сядут на голову. Надо дать
народу хороший урок...

В Нарыне у Казы были влиятельные приятели. Офицер Носов — начальник го-
родского гарнизона. Он долго скрывал от подчиненных весть о падении царизма. Но
шила в мешке не утаишь: солдаты сами узнали об этом. Тогда Носов организовал
Совет солдатских депутатов и во время выборов провел себя в председатели. После
этого Носов фактически стал полновластным хозяином города.

Бондарев служил у Базы писарем, а затем перешел на работу в жандармерию.
В 1920 году во время мятежа в Нарыне он возглавлял контрреволюционеров.

Нестеровых было пять братьев — прожженных жуликов и хулиганов, которые
обирали бедняков, расправлялись с неугодными им людьми. Их удары, словно молот,
обрушивались на голову бедняков. Недаром братьев Нестеровых прозвали «Беш бал-
ка» (пять молотков). Когда разносилась весть: «Идет Казы, ведя за собой «пять мо-
лотков».— киргизы прятались по домам. Их именем пугали маленьких детей. Впос-
ледствии братья Нестеровы были активными участниками белогвардейского мятежа.

Джалил Абдрахманов — татарин по национальности — родился и вырос в На-
рыне. Он служил толмачом (Толмач—переводчик (в старой Киргизии они имели большой вес, все прошения
разбирательства проходили через их руки)) у городского судьи, а затем у пристава Хохлова. Это был
безбородый, среднего роста, круглолицый, длинноусый мужчина. Он называл себя
Манасом. Может быть, он присвоил это имя из-за любви к киргизскому народу? Нет!
«Манас — не киргиз, а ногай (татарин). Я — тоже ногай и продолжу дело своего
предка. Когда понадобится, я призову его дух», объявил он всем. Так же, как и ле-
гендарный батыр, он имел «кырк чоро»—сорок джигитов, которых устроил на различ-
ные должности в городской управе.

Кто же после этого мог сказать что-нибудь Казы, имевшему в городе таких по-
кровителей?! Никто не смел перечить ему.

В конце мая все жители Атбаши были оповещены: «Из Ташкента прибыли
представители правительства, и в аиле Казы состоится большое собрание, на котором
объявят народу важное решение. Беженцы также должны быть на нем».

Аул Казы был расположен у подножья Чеш-Тобо. На западе к нему примыкал
огромный пустырь. Здесь-то и собрали народ. В толпе ходили три человека с крас-
ными бантами. Один из них был казах — высокий, смуглый представительный муж-
чина с куцыми усами. «Это — Тынышбаев...— шептались в толпе,— он приехал
из Ташкента».

Я потом узнал, что это был член второй государственной думы, алаш-ордынец, а
впоследствии — ярый враг Советской власти.

Двумя другими представителями были Шкапский и Иванов, которые входили
в число эмиссаров Временного Туркестанского правительства.

Среди присутствовавших находился и Колбай.

—	Колбай сегодня собирается пожаловаться на Казы. Он покажет начальни-
кам выбитые зубы!—шептались на площади.

Я протиснулся поближе к Колбаю и как следует рассмотрел его. Это был плот-
ный, широкогрудый, узкоскулый человек, ходивший чуть сгорбившись. Рассказы о

94

его мужестве и стойкости восхищали меня. Говорили, что когда его истязали, он не
яздал ни единого звука и плюнул в лицо манапу. Разъяренный Казы набросился на
него с камчой и, если бы не вмешательство народа, Болбай неминуемо погиб бы.

Вскоре всем присутствующим на площади предложили сесть. Начался митинг.
Тынышбаев рассказал об отречении царя, о создания Временного правительства, на-
звал его «хорошим» и призвал отдать все силы «войне до победного конца». «Мы из-
бавились от царя. Теперь нет ни угнетателей, ни угнетенных. Баи я бедняка — все
мы будем жить в согласии»,— закончил он свое выступление.

Казы вскочил с места и крикнул:

—	Да здравствует Временное правительство! Это была моя давнишняя мечта.
Бог исполнил мое желание. Наступило новое время, время равенства и братства!

Неожиданно Казы подошел к Колбаю и положил ему руку на плечо:

—	Колбай! Ты был раньше моим слугой, моим джигитом. С сегодняшнего дня
ты мой ровня и друг. Если и было что между нами, давай забудем и простим друг
другу...

Сняв с себя чепкен (Чепкен—род одежды), он набросил его на Колбая.

Народ пришел в изумление от этой неожиданной развязки. Казы знал, что Колбай составил на него жалобу, и решил предотвратить осложнения и неприятности.
Даже старики-аксакалы не догадывались о хитрости Казы. Они и впрямь подумали,
что Казы признал свою вину и просит прощения. Аксакалы уговорили Колбая прос-
тить своего бывшего хозяина.

После митинга Тынышбаев и остальные представители увезли с собой Казы.
На следующий день стало известно, что он избран комиссаром Народного уезда.

—	Кокуй!

Значит, нет никакой разницы между новым Правительством и царским? Почему избрали Казы комиссаром? Чтобы он опять обирал и истязал народ?—
зашумели бедняки, недовольные и обозленные.

Наконец, в красивом фаэтоне, запряженном тремя вороными, приехал сам ко-
миссар Казы. Он важно восседал на мягком сидении, скрестив руки, и надменно смот-
рел сквозь синие очки. Рядом скакала охрана с саблями наголо.

Узнав о назначении Базы комисеаром, Болбай приуныл:

—	Я позволил обмануть себя этому шакалу,— говорил он.— Казы не оставит
меня в живых!

Предчувствия Колбая не обманули его. Базы стал преследовать его и яе раз.
подсылал убийц. Только бегство Колбая в Джумгал спасло его от расправы.

В Атбаши мы жили около трех месяце! Скудная пища, рваная одежда, грязна л
лачуга были уделом всех беженцев. Представители из Ташкента разрешили нам
жить в самом аиле, но от этого ничего не изменилось в нашем нищенском положе-
нии, Когда раздавался рев ишаков, баи из кыштака Казы приходили в ужас:

—	Кокуй (Кокуй—возглас удивления)! Это ревут ишаки беженцев. Гоните их, не подпускайте к нашим жи-
вотным!

— Ишаки портят вид моего аила. Заткните глотки своим крикунам или уби-
райтесь сами,— передал нам через своих джигитов Казы.

Беспокойство и страх запали в наши сердца. Разве можем мы избавиться от
нашего единственного богатства—ишаков. Не будь их, мы давно бы умерли с голоду!..

—	Покинем эти места. Иначе Казы лишит нас сна,— сказали старики. И мы
снова, собрав пожитки, тронулись в путь. На этот раз дорога лежала в Чуйскую
долину.

3.

Село Кочкорка. Когда-то это был красивый маленький городишко—центр четы-
рех волостей. До восстания в нем были добротные каменные строения, много магази-
нов и лавок. После восстания его невозможно было узнать: дома и постройки разру-
шены, везде—следы пожара и войны. На месте камеиных здании стояли закодченные деревянные лачуги, тут и там попадались полуобгоревшие столбы и деревья.

Мы остановились в этом кыштаке, отделившись от своих спутников, направив-
шихся в Чуйскую долину. По дороге разбил ногу наш единствеиным ишак. Далеко ли
уедешь на хромом животном? Да и продукты у нас кончились. Мы решил пожить и
здесь, накопить денег, обзавестись хозяйством, а уж потом переехать в Чуйскую
долину.

95

Выбрав один из пустовавших глинобитных домов, мы с дядей Джеенбаем кое-
-как приспособили его для жилья.

Дядя стал искать работу, но у него ничего не выходило. Увидев, что другие бе-
женцы занимаются продажей на базаре курая, мы тоже решили заняться этим про-
мыслом. Но это нам почти ничего не давало. Жизнь с каждым днем все ухудшалась.

Вот и лето прошло. Голодных беженцев стал косить тиф. На улицах валялись
трупы умерших.

—	Милые мои! — сказала однажды бабушка, подозвав Джеенбая и меня, —
нам нельзя больше оставаться в Кочкорке. Если мы хотим избежать смерти, надо до-
браться до Чу. Там есть фрукты, и мы как-нибудь проживем.

До Чуйской долины самое малое шесть-семь дней пути. Значит, нужны продукты
к деньги. А где их взять?

—	Что будем делать, сынки? Какой вы дадите совет? — обратилась к нам Сейилкан-апа.

Джеенбай, подумав, предложил:

—	Продадим ишака и купим хлеба...

—	Нет, не годится,— махнула рукой бабушка. — А кто повезет наши вещи?

—	Что же тогда делать?

Сейилкаи-впа посмотрела на меня.

—	Милый, ты у нас уже взрослый, подумай! Нам нельзя сидеть, сложа руки,
иначе мы умрем. Помощи ждать неоткуда. Что если ты наймешься к кому-нибудь
на год? А за плату мы купим продуктов на дорогу. Потом мы дадим тебе знать, и ты
к нам приедешь...

—	Хорошо, я согласен,— произнес я сдавленным голосом.

Я хорошо понимал, что это — единственный выход из положения. Как ни жаль
мне было расставаться с бабушкой, дядей и братом, но я уже был джигитом и дол-
жен был заботиться о своих родных.

Я нанялся в батраки к русскому кулаку Ивану. В счет платы он дал пуд зерна.
Джеенбай взвалил мешок на нашего ишака и вывел его на улицу... Увижусь ли я
когда-нибудь с ними?.. Я бросился к бабушке и братишке, стал обнимать их и цело-
вать.

— Прощай, сынок, оставляю твою золотую душу в залог богу,— прошептала
Сейилкан-апа и провела своей шершавой теплой рукой по моему лицу.— Крепись!..

Но сама она не могла сдерскаться и беззвучно заплавала.

Долго смотрел я им вслед, пока они не исчезли за поворотом. Слезы душили

меня, я чувствовал себя одиноким, забытым волчонком...

* * *

Иван — чернобородый, длинноносый мужик. Жена и дети его находились в
Токмаке. Сам он жил в Кочкорке с прошлой осени. Мне он поручил присматривать
за его десятью коровами. Мне помогал старый пес Трезор.

Похолодало. Приближалась зима. Как-то утром Иван взял меня с собой на базар,
где мы должны были продать бычка. Я погнал теленка на скотский рынок. Вижу—
собрались группами киргизы и, перебивая друг друга, о чем-то оживленно говорят. Я
подошел поближе и прислушался.

—	Черные русские начали войну с белыми русскими...

—	Черные русские победили белых русских...

—	Черных русских возглавляет человек по имени Бальчибек...(* Бальчибек — т. е. большевик.)

—	Этот Бальчибек — великан, его не берет ни пуля, ни сабля.

—	Чуде-еса! — удивился кто-то. — Тогда его сила равна силе Азрет-Аалы? (Азрет-Аалы — один из полководцев пророка Магомета.)

—	Азрет-Аалы? Ха-ха-ха... Аалы в конце концов умер, а Бальчибек бессмертен!

—	Чуде-еса!

С краю, приложив ладонь к уху, опершись на палку, стоял седобородый старик.
Он вдруг вмешался в разговор:

—	Ботом! А из-за чего же они подрались между собой?

—	Кажется, из-за царя. Белые русские хотят его снова посадить на престол, а
черные не желают. Вот они и поссорились.

—	ТОГДА белые русские правы, сынки, — заметил старик. — «У тысячи овец
должен быть вожак—серке». Разве может народ без царя?

Худощавый мужчина в черном малахае возразил:

— Почему—правы? Что нам дал царь? Он стоял за богатых, за тех, кто угнетал
бедный люд! Ты что, забыл это?

—	Это правда, правда...

—	Конечно, правда!

—	Если белые русские хотят восстановить царскую власть, то они бессовестные,
плохие люди,— заговорили все.

Но разве засохшее дерево легко согнется? Седобородый старик не сдавался:

—	Не знаю, сынки, как может народ быть без царя? Это мне неясно.

—	Проживем... Если не сможем, так, соединившись с черными русскими, избе-
рем в цари этого Бальчибека, — сказал мужчина в малахае.

Мой хозяин продал бычка, и мы пошли домой. Рассказ о Бальчибеке не выхоли
у меня из головы: «Его не берет ни пуля, ни сабля... Интересно, каков же он шл
себя? Наверное, величиной е Ала-Тоо, — думал я. — Спрошу-ка я у Иван», он ведь
русский и знает больше беженцев-киргизов».

Я тронул его за рукав:

—	Хозяин, а хозяин!

—	Что тебе?

—	Кто такой Бальчибек? На базаре все говорят о нем.

Иван резко оборвал меня:

—	Зачем он тебе нужен? Твое дело — пасти коров!

Ивана рассердил мой вопрос. Значит, он не любит Бальчибека. «А почему? Агз...
он из тех белых русских, кто стоит за царя... Нет, по внешности нельзя сказать,
чтобьГ он был белый. У него смуглое лицо. Значит, он черный русский, так почему
же он против Бальчибека?» — недоумевал я...

В кишлаке жил в то время русский бедняк по имени Сергей. У него была одна
лошадь, бричка и корова. Я подружился с его сыном Петькой. Когда я был свободен
от работы, часто навещал его. Вечером я пришел к ним. Гляжу, Сергей читает жене
и сыну письмо. Я прислушался! До меня донеслись непонятные, странные слова:
«Большевики... Петроград... Земля...»

Сергей показал мне на лавку, рядом с Петькой, и сказал, что получил письме от
сына-солдата. Тот писал, что большевики в Петрограде установили народную власть,
что вышел закон о земле и мире.

Вот тогда я впервые и услышал имя великого Ленина.

—	У. нас скоро появятся большевики, сынок,—улыбнулся Сергей, складывая
письмо.— Счастье и достаток придут и к нам в дом...

Я исподлобья взглянул на него. У него светлое лицо, русые волосы рыжая
борода. «О, значит, Сергей из белых русских, — вконец запутался я, — так почему
же он за большевиков?»

Дни и ночи я старался разрешить эту загадку, но это оказалось мне не под силу.

При следующей встрече с Сергеем я рассказал ему о ненависти моего хозяина
к большевикам.	*	/

Щ% — Он — богач, сынок. Большевики же — враги баев и друзья бедняков. Поэ-
тому Иван и против них.

—	Вот что! — начал догадываться я.

—	Да, сынок. У него в Токмаке полно скота и имущества. Вот прибудут боль-
шевики, и они заставят хозяина полностью рассчитаться с тобой.

Услышав слово «рассчитаться», я вспомнил резвого темно-рыжего оычка-оокаса,
принадлежавшего Ивану. Когда придут большевики и спросят меня: «Что ты возь.-
мешь в счет платы?» — я укажу на этого бычка, потом сяду на ®вг| поеду в Чуйскую долину. Вот когда обрадуется бабушка Сейилкан!

Мысли — словно птицы, беспокойно взмывающие в небо. Я лишился сна к
встречал рассвет с думами о большевиках, бабушке Сейилкан, братюнке. теми*-|Ы-
жем оопасе...

Однажды Иван слег в постель. Всю ночь он брели. Соседи, зайдя в до»,
д ел ил и: тиф...

* Серке—козел.	ч

•• Оопас—кастрированный бычок.

7 — «Литературный Кяргизстаи». .4» 5

Через неделю Иван умер. В Кочкорку приехали жена и сыновья. Они похорони-
ли его и, забрав все имущество и скот, уехали обратно. Я остался один в пустом
доме.

Что делать? У меня не было ни денег, ни хлеба. Пойти к Сергею? Я был уверен,
что он поможет. Но я не желал быть лишним ртом в его большой семье. Ему ведь и
самому жилось несладко!

Я пошел на базар в надежде найти работу. У стены лежали трупы сраженных
тифом и голодом людей. Никто не убирал их, и они так и лежали на земле, разла-
гаясь. Я задрожал, у меня закружилась голова: «Создатель! — молил я бога, — из-
бавь меня от такой смерти?»

Я слонялся от лавки к лавке. Меня всюду гнали. Просить милостыню мне было
стыдно: я был еще молод, имел сильные руки и мог еще прокормить себя. Мне только
нужна была работа, любая, я не боялся трудностей.

Вдруг я заметил, что у дверей дома ашбозчу* с брички разгружают дрова. Я
остановился, ожидая, что меня попросят отнести их во двор. Ашбозчу, заметив меня,
поманил пальцем.

Обрадованный, я скинул с себя чапан, засучил рукава и принялся таскать
дрова. Не прошло и часа, как я управился с ними. Мое усердие, видимо, понравилось
ашбозчу, я он велел мне следить за огнем в очаге.

В казане варился плов. Его ароматный, опьяняющий запа* щекотал мне ноздри,
я глотал слюну и. вытянув шею, не сводил с него зачарованного взгляда. Однако
ашбозчу не дал мне даже попробовать его. Только вечером, как закрылся базар, он
положил мне на тарелку несколько ложек подгоревшего плова, оставшегося на дне
казана. Но мне он показался слаще меда, я с жадностью быстро опустошил тарелку.
Долго ецс вкусный запах плова преследовал меня...

Я ушел от ашбозчу. Солнце уже давно скрылось за снежными пиками, на небе
гс пыхи вал и бледно-желтые звезды. Зловещее завывание ветргГ смешивалось с воем
бродягах собак* Лора было подумать о ночлеге. Как сокол Возвращается к своему на-
сесту, так и я пришел к дому Ивана.

При ЖИЗБИ хозяина я всегда спал в курятнике, подложив под себя сено. Хозяин
требовал, чтобы я вставал е первым крикоз^ петуха. Ночуя вместе с неспокойными
курами, я просыпался значительно раньше. II на это1* раз я тоже вошел в полураява-
лившкйся курятник. Зарывшись с головой в сено, я закрыл гл&аа, но страшные
ти не давали мне спать.

Мне пришли на память рассказы покойной матери: «Души умерших шатаются
около своего дома, а в пустых домах поселяются джины, пери и албарсы**».

Каждый шорох заставлял меня замирать от страха. . Я еще глубже зарылся в
сено, заткнул уши. Вдруг до моего слуха донесся какой-то шум и чье-то сопенье. Я
хотел крикнуть, но с ужасом почувствовал, что у меня отнялся язык. Может быть,
мне подняться и бежать отсюда? Но куда? До ближайшего дома метров сто. За кого
меня могут там принять? Конечно, за вора. Я молил бога отвести от меня джинов.

«А что, если это дух умершего Ивана кружится во дворе? Нет, наверное, это
крысы», — успокаивал я себя.

Вдруг скрипнула дверь, в курятник кто-то вошел... приблизился, коснулся ноги.
Вопль ужаса вырвался из моей груди. В ответ на крик раздался лай собаки. О ра-
дость! Я открыл глаза и при слабом свете луны, падавшем через щели, увидел Тре-
зора — хозяйского пса, моего верного друга. Он вилял хвостом и ласкался ко мне.
Я обнял его, запустил руки в густую шерсть.

— О бедняга, как ты сюда попал?

В ответ Трезор взвизгнул и еще сильнее прижался ко мне.

Пса увезли с собой дети Ивана. Он, видимо, убежал от них по дороге и вернулся
домой. И его-то я принял за джина!..

Теперь, когда рядом со мной был верный друг, я не боялся никаких духов. Страх
улетучился, и через мгновение я уже спал крепким сном...

* Ашбозчу — человек, приготовляющий пищу для продажи (плов, манту т. Д.).
* # Страшные демонические существа.

98

* *
*

Я стал работать у ашбозчу. Трезор был неразлучен со мной. Хозяину понравилась
собака, и он оставил ее у себя, чтобы она сторожила двор и дои.

Но кыштаку пошли слухи:

—	Из Нарына вышли большевики!

—	Они убивают всех, кто попадается им на глаза—'будь то человек или ско-
тина!

Жители бросились из Кочкорки. Больше всего боялись сельские бая и кулаки.
Лавочники и ашбозчу закрыли, забили окна и двери лавок, а саки попрятались ио де-
йам за десятью запорами. Даже голодные, нищие беженцы и те укрылись у реки в ка-
мышах и джерганаке. Мне было страшно, как и всем, но любопытство взяло верх. Я
вылез из сарая и по лестнице забрался /на крышу. Мне хотелось посмотреть — есть
ли кто-нибудь на улице? Ни души. Нет, постой, вон у дерева кто-то сидит.

Неужели это дедушка Борбугул? Ну, конечно, это он. Борбугул недавно вернул-
ся из Китая и поселился в Кочкорке. Я его видел уже несколько раз. Он приходил в
моему хозяину за покупками. Что же он тут делает? Может быть. не слышал о при-
ближении большевиков? Надо его предупредить и спасти от гибели.

•Я «спрыгнул на землю, перелез через забор я побежал к Борбугулу.

—	Атаке!

Старик поднял голову:

—	А, милый, это ты?

Я, волнуясь, рассказал ему о последних новостях я попросил спрятаться где-ни-
будь, пока не пройдут большевики.

—	д, милый, — отказался тот,— куда мне бежать? Чем наеть на дороге, гаг.
паршивой овце, лучше быть убитым этими балчибеками! Нет у меня никого — ни
сына, ни старухи, ни внучки... Да и сам я стою одной ногой в могиле. Пускам уби-
вают!..

Я убеждал старика, но напрасно. Вдруг до нас донесся топот конских копыт, Мы
посмотрели в ту сторону и увидели двух всадников.

—	Атаке, — вскрикнул я, вцепившись в него,— это большевики! Бежим!

Он отвел мою руку и с дрожью в голосе сказал:

—	Я уже прожил свой век... А ты беги, спасай свою жизнь! Ну, кому говдв?
Беги!

Я отбежал в сторону и укрылся в арыке. «Прощай, дедушка Борбугул!э

Немного погодя я потихоньку приподнял голову и посмотрел на незнакомцев.
Это были солдаты. Их сабли и ружья сверкали на солнце. Вот они подекакали к Бор-
бугулу. Я закрыл глаза и замер в ожидании... Однако выстрела не последовало. Мо-
жет быть, они собираются зарубить его саблями? Сейчас раздастся предсмертный крик
старика, а потом очередь дойдет и до меня!..

Я не поверил своим ушам: всадники поздоровались с Борбугулом, и старик от-
ветил на их приветствие.

—	Где уйгурский аксакал? — спросили они у Борбугула.

Дедушка замешкался, не зная, ка$ ответить.

—	Пройдете на большую улипу, йотом направо, через несколько домов поверне-
те налево, нет... нет... сначала налево, а потом направо... нет... не так! Запамя-
товал я...

Солдаты, услышав сбивчивый ответ старика, рассмеялись:

—	Вы не торопитесь. Так мы ничего не поймем.

Лица у солдат были добрые и ласковые. Нет, такие не могут убивать бедняков!
А какие у них статные лошади! Они не стоят спокойно на месте и грызут удила...
Вот бы мне поездить на таком коне! Я вспомнил, как Сергей называл большевиков
друзьями бедных. Ну, конечно, это так. А я-то поверил лживым сплетням!

Борбугул никак не мог толком указать, где живет уйгур. Который раз он уже
Начинал:

—	Свернете налево, нет, направо...

Я выскочил из арыка и перебил его:

—	Я знаю, где дом аксакала!

Мое неожиданное появление удивило солдат:

—	Эй, ты откуда взялся?

Я смутился и указал на арык.

—	А-аа! — захохотал молодой солдат.— Прятался?

Я растерянно молчал.

9»

Второй—постарше — решил выручить меня и попросил проводить до дома ак-
сакала.

Эти всадники были разведчиками красногвардейского отряда Павлова, послан-
ные в Кочкорку, чтобы подготовить квартиры для ночевки.

Вечером, когда сгустились сумерки, прибыл весь отряд. Впереди на гнедом
жеребце ехал сам командир, следом за ним — красноармейцы рядами по четыре всад-
ника. Спешившись, они разошлись по отведенным им дворам.

Быстро распространилась весть: «Большевики никого ле трогают, они — хоро-
шие люди!»

Утром все жители вышли на улицу. Командир устроил митинг, иа котором рас-
сказал о свержении Временного правительства и об установлении Советской власти—
власти рабочих и крестьян.

—	Большевики являются защитниками трудового народа, поэтому вы не долж-
ны бояться их,— сказал он в заключение.

—	Сынок, можно мне спросить? — поднял руку Борбугул.

—	Говорите, аксакал, говорите.

—	Радостную весть сообщил ты нам, сынок. Значит, и мы увидим счастливую
жизнь. Спасибо тебе за это... Ты сам видишь, в каком положении находимся мы, бе-
женцы. Окажет ли нам помощь Советское правительство?

—	Советское правительство открывает продуктовые пункты для беженцев, да-
ет им скот, имущество и одежду.

В тот же день красноармейцы выделили для беженцев из своих запасов муку.

* *

На третий день отряд должен был идти дальше. Я не отходил от солдатских ка-
зарм. Мне хотелось встретить красноармейцев, которым «я показал дорогу к дому
уйгурского старейшины. Когда я уже отчаялся, кто-то меня окликнул. Я увидел зна-
комого мне кавалериста.

—	Ну, как дела, молодой человек? — спросил он приветливо. — Теперь-то,
надеюсь, ты больше не прячешься по арыкам?

Я рассказал ему о своей жизни и попросил принять меня в отряд. Он обещал пе-
реговорить об этом с командиром и ушел.

Ждать его мне пришлось недолго. Вскоре он вернудся радостный,, улыбающийся:

—	Командир разрешил взять тебя. Будешь нашим приемным сыном!

Когда отряд двивулся в путь, меня посадили в обоз и дали в руки вожжи. Лег-
ко и радостно было у меня на душе. Теперь я обрел свою семью!

Стоял теплый день. Прохладный ветерок освежал лице, застревал в волосах. |

Пулеметчик, сидевший со мной в обозе, рассказывал мне о революции, о боль-
шевиках, о Советской власти, о Ленине. Тут я понял, что большевики — это простые
люди. Я узнал, что черными русскими называют трудящихся, а белыми русскими яв-
ляются парь и богачи, все те, кто живет за счет трудового народа.

—	Ты большевик? — спросил я его.

—	Большевик — это тот, кто стоит за Советскую власть. .И ты скоро будешь
большевиком.

Я видел перед собой широкую, прямую, светлую дорогу и впервые почувствовал
себя счастливым.

—	Я тоже буду большевиком!

Перевод с киргизского
М. БАЯЛИНОВА.

Ответьте пожалуйста на вопрос, чтобы доказать, что вы человек. 116 +8 = ? Пожалуйста, оставьте это поле пустым:

Сводка изменений

Примечание: редактируя эту страницу, вы соглашаетесь на использование своего вклада на условиях следующей лицензии: CC Attribution-Share Alike 4.0 International

Кыргызстан

Инструменты пользователя

Инструменты сайта

Инструменты страницы