Б. АВГУСТОВСКИЙ

Литературный Киргизстан. - 1967. - № 12. - С. 11-27. 1917-1918 гг. - События февральской революции в Пишпеке.

Ряд лет Б. Августовский работал в учреждениях здравоохранения Киргизии. Служил в армии, в составе армейского госпиталя участвовал в войне против империалистической Японии, сейчас живет во Владивостоке.

Б. Августовский — один из первых комсомольцев Пишпека. Этим его воспоминания и интересны.

---

Мы приехали в Пишпек осенью 1914 года. После Москвы странным показался этот уездный городишко, на заросших травой улицах которого паслись телята, лежились в лужах свиньи и гуси. В диковинку были арыки, из которых пили и в которых же полоскали белье и чистили казаны, одноэтажные домишки, то срубленные русскими плотниками, то слепленные кашгарскими устачи, прямые, строго расчерченные улицы, выводившие в степь. Поражал базар — пестротой лиц и одежд, говора и товаров, дразнящим ароматом дынь и восточных яств. Как вкусны были только что вытащенные из тандыра узбекские лепешки или обжигающие дунганские пирожки! А сухая дунганская лапша, жгучая от перца и горячая как огонь! Мы, гимназисты, не променяли бы ее ни на какие другие деликатесы.

У меня было много товарищей, в том числе и такие великовозрастные, как Дмитрий Никольский. Их год в то время призывался на войну, и парни, надеясь хоть на время избавиться от фронта, всерьез подумывали о школе прапорщиков. Я часто проводил время с Колькой Бочкаревым. Сын состоятельных родителей, владея лошадью, ружьем и парой охотничьих собак, он был, по сравнению с нами, настоящим богачом!

11

Я ходил с ним на рыбалку и охоту, ездил за сеном на заимку бродил по горам.

Зимние вечера проходили скучно. Кроме кинотеатра «Эдиссон», в Дубовом парке идти было некуда.

Разнообразие вносили каникулы. По праздникам везде устраивались семейные вечера, и мы с Николаем охотно их посещали. Мы танцевали и веселились в обществе его двоюродных и троюродных сестер.

Вот так мы и дожили до семнадцатого года.

Февральская революция, свержение царя, свобода.

Долой букву ять, латынь и греческий! Долой церковь! В печку: катехизисы! Нет вывески: «Пишпекская казенная мужская гимназия». Вместо вывески — грязное пятно.

Итак, мы получили права. В чем заключались они? Для нас это было туманно. Наш представитель заседал в совете педагогов, что давало возможность хоть немного, но влиять на его решения! Мы даже получили негласное право курить. Во всяком случае, наш классный наставник Воронкевич не грозился оставить без обеда; теперь он скромно отворачивался или старательно делал вид, что ничего не замечает.

Нередко можно было услышать:

— Что-то теперь будет? Может, снова царя поставят?

От множества мнений, порой самых разнообразных, голова могла пойти кругом.

Для нас же было ясно одно: жить стало интересней, веселей.

Осенью в нашем классе появился новый ученик. Среди наших серых гимназических курток и брюк его синие галифе, хромовые сапоги и зеленая гимнастерка выделялись за версту. Он был подобен белой вороне среди черных собратьев.

Добродушие и честность новичка заставили нас с уважением относиться к нему впоследствии, а пока нас крайне интересовало лишь то, что Миша прибыл к нам из кадетского корпуса, расформированного в Ташкенте. Фридэ был местный, и здесь у его отца был домик. Отец с двумя старшими сыновьями служил в армии. Дома же были мать и сестренка, темноволосая и некрасивая девочка. Мы заслушивались рассказами Мишки о корпусных порядках, муштровке, офицерских придирках и издевательствах старших учеников над младшими. Мишка от души радовался своему избавлению от корпуса.

Летними вечерами излюбленным местом встреч молодежи была дубовая аллея, все ее кварталы ниже церкви. Тенистые деревья, близость Дубового сада, откуда доносилась музыка, привлекали сюда парней и девушек со всего города. Допоздна звучали здесь девичьи и мужские голоса, тренькала балалайка, басовито урчала гитара.

В Пишпеке был обычай: понравились парень с девушкой друг другу и тотчас же прилепят девушке эпитет — «милка». Все относились покровительственно к парочке, и никто не мешал этой

12

чистой, ребячьей дружбе. Что мы только не выделывали в честь своих избранниц! Выкалывали их имена на руках, писали на скамейках, вырезали на деревьях. А какая оживленная переписка шла между нами! И разве можно вспомнить без улыбки о том, что роль почтальона играл, сам того не подозревая, наш преподаватель закона божьего Никольский?

Пока он сидел на уроке, кто-нибудь из учеников просил разрешения выйти и там, в коридоре, прятал все предварительно собранные записочки за обшлаг его рясы. Проведя уроки у нас, Никольский надевал рясу и отправлялся в женскую гимназию. Там точно так же кто-нибудь выходил во время урока в коридор и забирал «почту». Я доставил искреннее удовольствие Никольскому, когда впоследствии рассказал ему о наших проделках. Это был порядочный и добрый человек. Он знал всех учеников и вызывал к доске только по имени.

Приехали наши бывшие одноклассники, а теперь только что испеченные прапоры: Дмитрий Никольский и Михаил Кирьянов. Они щеголяли в новенькой офицерской форме, при кортиках. Говорили они с нами, конечно, только покровительственно.

Как-то раз Леонид Бруй говорит:

— Борька, приходи сегодня к нам, Степан приехал.

Ленька, Ленька. Никогда не забуду я вашей семейки и тебя, безалаберный, но веселый парень, каким ты сохранился в моей памяти.

Жилось ему трудно. Впрочем, как и многим другим. Ходили мы в залатанных ботинках, кое-как одетые, но унывать не унывали.

Отец Леньки был переселенческим чиновником. Он ушел на войну в 14-м году, и с тех пор семья жила в ожидании его возвращения.

…Тротуаров не было, и я изрядно помесил грязь, пока добрался до тюрьмы, напротив ворот которой в добротном доме жила семья Бруй. Темнело. Навстречу мне, от казармы, шел высокий солдат. К дому мы подошли одновременно, но в сумерках мне не удалось его хорошо разглядеть. Я лишь подумал, что, возможно, это тот самый Степан, о котором рассказывал Леонид.

Вот и калитка. Степан толкнул ее и вошел первым, так как я пропустил его вперед.

Мы вошли в комнату, поздоровались. Солдат снял папаху. Теперь можно было его рассмотреть. Русые, коротко остриженные волосы, серые глаза, простое неприметное лицо.

Так вот он каков, Степан!

Однажды к Ленькиному отцу пришел наниматься парень. Спорый на работу, веселый и ласково относившийся к мальчишкам, I работник полюбился семье Бруй. Через два года Степан ушел вместе с хозяином на войну, и дом осиротел вдвойне.

Три года пробыл на фронте Степан, а вернувшись, стал

13

захаживать к своим бывшим хозяевам. Это был будущий военный комиссар Пишпека — Степан Жевакин.

От него мы узнали о Ленине, о политике большевиков, мы стали задумываться, почему бедияк-киргиз должен за кусок хлет 6а, порой черствого, работать целыми днями на полях русских кулаков? Я видел, с каким пренебрежением относились в зажиточных домах к рабочим, батракам и особенно к киргизам и ка- захам. Но все это раньше проходило мимо сознания, и только теперь, после разговоров с Жевакиным, я всерьез стал задумываться над этим.

Городской голова Пушников ушел в отставку в начале 1918 года. К власти пришли люди, больше привыкшие держать в руке винтовку, чем перо.

Из школы довольно быстро исчезли сынки богачей. Наши старые друзья, новоиспеченные офицеры продолжали было форсить в своей форме, но, получив весьма недвусмысленное предупрежу дение со стороны солдат-фронтовиков, быстренько переменили костюмы. Моментально слетела с них напыщенность и важность, они стали гораздо скромнее и любезнее.

Никольский и Пономарев предложили свои услуги новой власти, и как военспецы были направлены работать в военкоматы.

Наш союз «учащейся молодежи» кончил свое существование. Был создан «Союз коммунистической молодежи».

Георгий Подварков и Леонид Бруй были его организаторами и заправилами всех дел.

Жизнь в городе текла относительно спокойно, если не считать отдельных случаев грабежей. Для наведения порядка в ноч- ное время в помощь милиции был создан отряд самоохраны из горожан. Все мужчины по очереди должны были ночью нести вооруженную охрану города. Мне тоже выпало ходить с винтовкой вдоль улиц, коротая часы в беседе с напарником. Пришлось пережить и несколько неприятных часов. Во время первого Верненского мятежа нас арестовали красногвардейцы, приняв за ка-зачьих разведчиков. Особенно свирепствовал маленький солдат с рыжей бороденкой. Он настойчиво добивался нашего расстрела, а когда все пришло в ясность, тот же самый солдатик настойчиво угощал нас махоркой и все толковал об ошибках.

Время было суровое. Фронтами гражданской войны Средняя Азия была отрезана от России и Сибири. Беловодское, Сокулук, Покровка, Лебединовка, Черная Речка, Каракунуз и другие окружающие Пишпек села жили настороженно. Везде кулаки готовились к борьбе с новой властью. Они собирали и копили силы. К осени в городе стало тревожнее, и только нам, ребятам, это пока еще не было заметно.

Зимой ударили сильные морозы. Как-то в декабре, во время перемены, кто-то из ребят закричал: «Стреляют!» Мы кинулись во двор. Действительно, из верхней части города, со стороны казарм доносилась стрельба. Слышались то залпы, то одиночные

14

выстрелы. Что это? Куда девались учителя? Мы мерзли, со двора никто не уходил. Прошло больше получаса. Стрельба не утихала. Мы выбежали на улицу, но там не было ии души.

Потом показался учитель Бутин. Ои почти бежал, полы расстегнутого пальто хлопали по йогам.

— Что случилось, почему стреляют? — посыпались вопросы, когда Бутин поравнялся с нами.

— Что я могу сказать? — растерянно передернул он плечами,— по-видимому, что-то нехорошее.

— Ну, а уроки-то будут?

Бутин замахал руками:

— Какие уроки, бегите по домам.

Испуская радостные вопли, мы кинулись за книгами и тужурками. В момент оделись и, похватав сумки, ринулись вон.

Вот мы и за калиткой. Попутчиков — человек пять, не больше.

— Ого, нашего полку прибыло,— кричим мы, увидев выбегающих с Ташкентской улицы учениц женской школы. Начинаются расспросы изрядно струсивших девчонок. Мы дерем нос кверху и с видом знатоков плетем бог знает что, еще больше пугая их.

Впереди, выше почты, скопился народ. Подходим к толпе и узнаем, что по поперечной улице идти опасно, так как со стороны казарм стреляют по прохожим.

Что же делать? Если не перебежишь улицу, домой не попадешь. Ленька предлагает бежать.

Телушкин тоже не прочь, и приглашает девчат рискнуть вместе с нами. Те не решаются. Но мы их уговорили и, выбрав момент, ринулись через дорогу.

Раздался выстрел, за ним другой, потом несколько сразу. Самое страшное было поскользнуться и упасть, тогда человек стал бы хорошей мишенью. Но все обошлось, еще бросок, и мы за спасительными деревьями. Теперь уже нас не видно, можно перевести дух.

На той стороне еще стоят прохожие. Мужчины, видимо, устыдившись, что мальчишки утерли им нос, решили последо- вать нашему примеру. По ним тоже стреляли, но и они перебежали благополучно. Тогда бросилось несколько женщин. По ним не стреляли. С визгом и криком через дорогу бросились и все остальные.

Дома меня встретила перепуганная бабушка.

— Ах, боже ты мой, где же Валя? — беспокоилась бабушка о матери. Мать пришла часа через два. Она-то и рассказала о причинах стрельбы. Оказалось, что кулаки Беловодского и Сокулука,

15

организовавшись под предводительством эсеров, подняли еосста ние против советской власти. Они завязали бой в Военно-Анто новке, а потом послали кавалерийский отряд для налета на город Отряд обошел фронт горами и внезапно напал на казармы. Солдат там было в это время мало, и некоторые здания мятежника/у удалось захватить.

Мятежников и красные части разделяла лишь казарменная пло- щадь. Так как улицы были прямые и хорошо просматривались — ходить по ним было небезопасно.

Однако на другой день мы помчались к казармам. Увиденное потрясло нас. Трупы людей и лошадей, лужи застывшей крови. Мороз сковал трупы в самых причудливых позах. Винтовки, стрелянные гильзы, шашки, пики, шапки, рукавицы валялись по всей улице.

Дня через два в Пишпек со стороны Верного вошел 1-й Совет- ский Пишпекский полк под командованием Логвиненко. А на другой день по нашей улице пронеслась вверх упряжка крепких коней, легко тянувшая полевое орудие и зарядный ящик. Артилле- ристы установили орудие в самом верху Мещанской улицы, и ча- са через три орудие заговорило.

Вскоре к пушечным залпам присоединились скороговорка пу- лемета и одиночные выстрелы. Потом донеслось «Ура», шум сра- жения постепенно отдалялся. Как мы потом узнали, мятежники не выдержали атаки красных войск и бросились бежать. Пехота, ка- валерия, пулеметные тачанки преследовали бегущих, нанося им значительный урон.

Так было покончено с Беловодским мятежом. А в Дубовом I саду вырос невысокий холмик братской могилы, где были похоро- нены красногвардейцы, павшие в бою за революционный Пишпек.

…Уехал Колька Бочкарев и уехал совершенно неожиданно. Бочкаревы узнали, что на Бухарский фронт прибыл Михаил Фрун- зе. А надо сказать, что Иван Ефимович, Колькин отец, и мать Ми- хаила Васильевича Фрунзе — Мавра Ефимовна были родные брат и сестра. Сначала Колька служил в охране поезда Главкома стрел- ком, потом стал дежурным адъютантом. Брал Бухару, был в Хан- ском дворце, искупался в дворцовом хаусе и получил тропиче- скую малярию. Парню не могли помочь никакие лекарства. Страшные головные боли, боли до одурения, до бредового со- стояния изо дня в день преследовали его.

В Крыму ему полегчало. Теперь стало шалить сердце, и после разгрома Врангеля его демобилизовали.

По возвращении Колька рассказывал о взятии Перекопа, о Черном море, о своей жизни в Москве. На память о боевых днях он привез порок сердца и новенький двенадцатизарядный вин- честер английского производства.

Пришла весна, с ней и конец занятиям. Никаких экзаменов! Вывели отметки по успеваемости, дали справки об окончание

кредней школы, и вот мы полноправные граждане. С месяц я погулял по городу, а затем отправился на биржу труда. ' Так началась моя трудовая жизнь.

Отдел заготовок Упродкома. Начальник отдела — Иван Семен- чвнко, бывший солдат-фронтовик. В его распоряжении два стати- стика: старший — пожилая женщина, и младший — я. Учет шел по старой системе, пуды, фунты и золотники фигурировали в каждой сводке. Кряхтит, пыхтит Семенченко над нашими сводками и обя- зательно спросит мою старшую о правильности исчисления. I Потом сведения идут к Упродкому Сокуренко. Это была гроза (для всего личного состава Упродкома. Моя начальница и настав- ница, услышав еще в соседней комнате сердитый бас Филиппа Артемьевича, нервозно начинала перебирать бумаги, словно в них затерялось что-то жизненно для нас важное и именно в эту ми- нуту позарез необходимое.

I Суров был бывший артиллерийский унтер-офицер, а ныне уезд- ный комиосар продовольствия. Среднего роста, коренастый и ши- рокоплечий, Сокуренко вихрем носился по уезду, наводя порядки на заготпунктах. Время было тяжелое, хлеб заготовлялся с тру- дом, не было бумаги, чернил, топлива. Зимой мы работали в не- топленном помещении. Чернила замерзали, и мы отогревали их своим дыханием-

Иногда у нас устраивались субботники. Мы чинили мосты, до- роги и летом с удовольствием шли на эти работы, привлекавшие нас возможностью вырваться лишний раз на свежий воздух, к велени и солнцу.

Однажды ночью я проснулся от стука в дверь. Это было для ме- ня привычно, так как мать, вернувшись к своей старой профессии акушерки, ночами частенько уходила по вызовам к роженицам. Я подошел к двери: I — Кто там? I — Телушкин.

I Телушкин в то время был секретарем уездного комитета ком- сомола. Я открыл двери. Темно. У крыльца несколько человече- ских фигур. I — Что случилось?

I — Потом узнаешь, одевайся и пошли. Скажи дома, что ухо- дишь на несколько дней. Пусть не беспокоятся, все будет в по- рядке.

1С тужуркой в руках я вышел на улицу.

I По дороге Николай рассказал мне, что в Верном — восстание, Я Уком партии постановил мобилизовать всех членов партии и комсомольцев на борьбу с мятежниками. I Мы шли в казарму. Там мы должны были получить оружие, а Латем — отправиться в распоряжение штаба.

I Нас было человек десять, потом подошло еще несколько ре- ) бят. Нам выдали новенькие винтовки и патроны. Подсумок, штык, погон для винтовки—I аот1 и закончено наше_вооружение.

И «Литературный КнргЛстан», РБ КирГИ ~!С'<СЙ ССР1

Временный штаб Семиреченской группы войск был распо». жен по Советской улице, в доме купца Иванова.

Мы шли серединой улицы, поднимая пыль. Собаки, потревоженные нашими голосами, надрывались, провожая отряд л|М|

Ленька Бруй никак не мог приноровиться идти в ногу и тепел выслушивал насмешки по этому поводу.

Ему мешало все: и товарищи, и винтовка, и цинка с патрона/111 Он спотыкался и гремел оружием.

Изредка нас встречали патрули:

— Стой, кто идет?

—Комсомольский отряд, в распоряжение штаба войск,— шительно отвечал Николай.

Прошли Дубовый сад, кинотеатр, здание Чека и повернул! вниз.

Еще квартал, другой, вот и дом купца Иванова. Высокий забо* из кирпича, большие крепкие ворота. Подходим, стучим.

— Кто идет?

— Комсомольский отряд. В распоряжение штаба войск.

Калитка открывается, входим во двор.

Большой, мощенный булыжником, он слабо освещен несколь! кими фонарями. Прямо против ворот — пулемет, рядом — дежун ный расчет. Немного дальше батарея орудий. В глубине двор* темнеют навесы, оттуда доносится фырканье лошадей и говор! дневальных.

Мы сложили цинки с патронами, составили винтовки в козлы! Закурили. Телушкин пошел в дом искать начальство. Вскоре Нико! лай вышел с каким-то военным.

Нас позвали в комнаты.

Мы прошли террасу. На полу вповалку спали люди. Внеслк керосиновую лампу, и в ее свете мы смогли разглядеть ветре! тившего нас военного. Это был невысокого роста с веселой улыбВ кой кавказец. Ему было лет тридцать.

— Ну как, ребята, спать хотите? \ В ответ раздалось:

— Ничего, потерпим.

Военный рассмеялся.

— Придется, хлопцы, располагаться на полу. Досыпайте, У* ром — поговорим.

Он повернулся, хлопнул по бедру большой маузер в дере! вянной кобуре. Черная кубанка с красным верхом бросила ив стенку причудливую тень.

— Это Кара-Мурза,— пояснил Телушкин,— адъютант команДщ ющего группой войск.

Мы начали устраиваться на ночь.

…Утром, чуть свет, нас разбудил незнакомый, нарочито гроЛ кий голос. ^Н

— Как спалось, ребята?

Вскакиваем. В комнату вошел молодой перень в военной фоЛ

ме, подтянутый, весь в ремнях, с одной стороны шашка, с дру- гой — револьвер.

Он козырнул и представился:

— Краском Мыльников, будем знакомиться.

Мыльников вынул из кармана листок бумаги и начал выкли- кать наши фамилии, вскидывая на каждого внимательные серые глаза.

Закончив перекличку, он повернулся к Телушкину:

— Получите ветошь, кружки и котелки, винтовки почистить, цинки вскрыть и разобрать патроны, винтовки составить в козлы, каждому запомнить свой номер. Буду проверять. Пока все, свободны…

Телушкин, взяв двух парней, пошел получать все необходимое, а мы вылезли во двор. Солнце уже взошло. Двор был пока еще в тени, дневальные поливали его, доставая воду из колодца.

Фыркали кони, сердито взмахивая друг на друга оскаленными мордами. Топилась кухня, и запах кизяка, сгорающего в топке, разносился по всему двору.

Озабоченно снуют красноармейцы. Один несет охапку клеве- ра для лошадей, другой осматривает свой «Максим», артиллерист тщательно полирует орудие, метет около конюшен дневальный, писарь с ручкой в руках и бумажками бежит в каптерку.

Словом, у всех дела, и только мы толчемся посреди двора, не зная, куда себя девать.

К нам подходит парень лет двадцати двух. Черный чуб на ка- зачий манер, лихо сдвинута набок защитная фуражка, змеится через правое плечо черный ремешок шашки.

На руке у парня плеть, она отделана серебром и медными ко- лечками, парень помахивает рукой, и плеть извивается, окутанная дымом махорочной самокрутки.

Парень смотрит на нас и ухмыляется: В- • — А что, братва, теперь нам и казак не страшен, подмога

I пришла!

— Будя, будя тоби,— сказал пожилой, с усами цвета спелой пшеницы, красноармеец, сидевший на бревне.— Смотри какой ве- селый! Все зубоскалишь, а что запоешь, как под казачью шашку попадешь?

Наш защитник затянулся махорочным дымком.

— Стрелять научились, хлопцы? А штыком владеть? Самое главное, ребята, не теряйтесь. Стрелять не торопись, целься луч- ше и не дыши. Курок спускай плавно, не дергай. Береги ее от

' воды, протирай получше, и она не подведет.

Нас позвал Телушкин. И вот получено все необходимое, запол- нены патронташи, винтовки составлены в козлы, вызубрены их номера. С аппетитом завтракаем. Вот она, знаменитая солдатская каша из котелка!

I Из штаба выходит Мыльников. Мы настораживаемся. Он вхо-

2*

19

дит в нашу комнату и садится на табуретку. Мы окружаем командира в томительном ожидании.

— Так, орлы, чьи фамилии назову, отходите в сторону.— Романченко.

— Я.

— Чернобаев.

— Я.

— Фридэ.

— я.

А вот и моя фамилия. От неожиданности крикнул громче нуж- ного, все засмеялись.

— Отставить смех. Всем, кого я назвал, взять вещи и следо- вать за мной.

Мыльников пошел вперед, и вскоре мы оказались в канцеля- рии штаба.

Выходящие на улицу окна были прикрыты ставнями, и в поме- щении царил полумрак.

— Ну вот, хлопцы,— начал Мыльников,— отныне вы состав- ляете «отделение особого назначения комсомольского отряда при штабе командующего группой войск Семиреченского фронта» На вас возлагается почетная и серьезная обязанность. Вы буде- те нести караул у двери кабинета командующего войсками. Кара- ул парный. В кабинет будете пропускать только командующего войсками товарища Шаповалова, начальника штаба товарища Кондурушкина, адъютанта товарища Кара-Мурзу и писарей. Сейчас разбейтесь на пары, и через два часа первая пара — в наряд. Вопросы есть?

…Мы заполнили анкеты и дали подписку о неразглашении во- енной тайны. Посмотрели, где и как мы должны стать в караул, потом — ушли к себе. Ого, у нас нововведение: часы-ходики, лам- па и кошмы для спанья. Вот вам и особое отделение! У дверей — дневальный со штыком у пояса. Словом, все как в военной части, только формы не хватает. Через час нам с Мишкой на пост. Бе- рем винтовки, надеваем подсумок. Патроны — в магазин, один — в ствол. Курки на предохранитель, и мы готовы. Идем к двери, у входа нас встречает Мыльников. Он молча протягивает руку к винтовке, открывает магазин, проверяет чистоту ствола.

— Ну, пошли.

Мы входим в штаб, он почти пуст. Все канцеляристы уже ра- зошлись на отдых. Дежурный показывает на дверь следующей комнаты.

— Ну вот, это ваш пост. Шаповалова и Кондурушкина знаете? Шаповалов среднего роста, полный, с большими усами. Конду- рушкин высокий, худощавый, волосы русые, прямые. Кара- Мурза…

— Знаем,— закричали мы.

— Тише,— поморщился Мыльников.

Мы сели на табуреты, Стоявшие справа и слева от двери. За

20

дверями тихо постукивал телеграф, слышался негромкий разговор.

Двери кабинета внезапно распахнулись, стремительно прошел высокий военный в гимнастерке без пояса, а за ним второй, от- дуваясь и вытирая лицо платком. Мы поняли: второй—начальник штаба, а первый — командующий войсками Семиречья.

— А, молодежь на посту,— бросил нам на ходу Кондурушкин, и Шаповалов остановился и спросил Михаила:

— Обязанности часового знаете?

— Так точно,— ответил Михаил.

— А ну скажи! Старый устав хоть и не всегда подходит нам, но в таких случаях мы его придерживаемся.

— Часовой поставлен для охраны того или иного объекта и есть лицо неприкосновенное. Винтовку никому не отдает, в раз- говоры не вступает и с поста не отлучается.

— А почему же со мной говоришь?

— Я говорю со своим командиром и, во-вторых, это пост внутренний.

— Хорошо, продолжайте нести службу. Н — Есть!

Шаповалов вышел во двор. В кабинете чертыхался Кара-Мур- за в поисках спичек, потом, закурив, он вышел тоже.

Мы хотели было встать, но он махнул рукой.

— Сидите, ребята. Ну как служба идет?

— Идет помаленьку,— ответил я.

— Ничего, хлопцы, не унывайте, все еще впереди!

Так и потянулась жизнь в штабе, путая день с ночью, переме- жая отдых и дежурство.

Как-то раз повар, высокий и плотный здоровяк, встретил нас, К опоздавших на ужин, вопросом:

— Что припозднились, ребята?

— Да вот, со смены только что.

— Понятно. Давайте котелки, каши положу.

Мы не могли пожаловаться на отсутствие аппетита, и через I несколько минут от ароматно дымящейся каши со шкварками ос- талось только воспоминание. Взялись за чай. Повар, молча наблю- давший за нами, спросил:

— Что нового, пареньки? Я Мы пожали плечами.

— Говорят, скоро броневики из Ташкента придут?

Мы переглянулись. Только что, часа два тому назад, об этом шел разговор в штабе, а новость уже вышла за пределы его стен. Вот вам и «солдатский вестник»!

…Кажется, и уснул только что, а уже толкают в плечо:

— Вставай, через пятнадцать минут на пост.

Мишка протирает глаза, быстренько встаем и бежим умывать- ся. Днем дежурить весело. Снуют в кабинет командующего писа- ря, то входят, то выходят штабники. Махорочный дым клубами плавает в комнате и медленно вытягивается в открытую форточ-

21

ку. Я встал было напиться, но в этот момент в комнату входят двое незнакомых военных и направляются к кабинету. Нет ни дежурного, ни его помощника. Мы решительно скрещиваем штыки

— Нельзя.

Они удивленно смотрят на нас, потом передний наливается краской.

— Как так нельзя? Мне нельзя? Да вы знаете, с кем дело имеете? Он яростно смотрит на нас и пытается пройти, но штыки упираются ему в грудь. Мы стоим, как вкопанные.

— Нельзя!

Писаря притихли и смотрят на нас с недоумением. Возможно, они и знали вошедших, но вмешиваться не имели права. Из кабинета выскочил Кара-Мурза.

— Что за шум?

Увидев разгневанных пришельцев, улыбнулся.

— Служба есть служба, друзья. Ребята поступают так, как им было сказано.

Как нам потом сказали, это были командир Токмакского отряда и его помощник. Через полчаса они вышли из кабинета и, проходя мимо нас, дружески рассмеялись:

— Молодцы, ребята, хорошо службу несете! Приближался обед, все разошлись. Опять нас двое. Из кабинета вышел Кондурушкин.

— Ну, молодежь, как настроение? Поехали бы на броневиках Верный выручать?

У нас даже дух захватило.

— Ох, здорово! — выдохнули мы.

— Только пока молчок! — Он приложил палец к губам. Сменившись, пошли обедать и мы. Нас тут же окружают от-

ядники, всех интересуют броневики, сколько их и когда придут. Мы только пожимаем плечами. Особенно допытывается Те-

ЯЫКИН.

— Задаешься, от друга скрываешь! Что говорят Кондурушкин Кара-Мурза?

— А ты, Колька, поди к ним да и спроси!

Прошел день, другой. Мишу Фридэ отпустили на несколько часов домой, и мне предстояло дежурить с Романченко. Все сла- шел первый час ночи. Мы с Максей сидели на своих табуретках, покуривали, рассуждая о всякой всячине. Под утро через запертые ставни окон до нас донесся тревожный топот сапог, гром калитки, звон цепи, на которую она запиралась.

— Ребята! Разбудите Кара-Мурзу.

Я вхожу в кабинет и слегка трясу за плечо спящего адъютанта. Он, словно и не спал, тотчас же вскидывает голову.

— Что такое?

— Дежурный просит выйти.

В нашу комнату входят дежурный, потом двое

красноармейцев, потом двое задержанных и снова двое конвойных. Мы встали.

Двое конвойных остались в дверях, а вторая пара заняла ме- ста около окон, посреди комнаты — арестованные. Один — седой с бородкой — лет под шестьдесят. Держится бодро, чувствуется

старая выучка военного человека. Второй — лет двадцати пяти. Оба одеты в офицерские мундиры, запыленные и потертые, но хорошо сидящие.

— Кто такие? Откуда? — сухо осведомился Кара-Мурза.

— Из Сибири. Следуем в Пишпек. Домой,— отвечает старший. В дверях, сдерживая зевоту, появляется Кондурушкин.

— Кто такие?

— Фридэ, подполковник старой армии. А это мой сын Борис, подпоручик,— снова отвечает старший.

Лица у нас вытягиваются. Еще бы! Ведь это отец и брат на- I шего лучшего друга, наичестнейшего парня! Они приехали из Сибири, из той самой Сибири, где полно белых, где свирепствует Колчак.

— У Колчака служили? — прямо ставит вопрос Кондурушкин.

— Да, но бросили службу и уехали домой.

— Почему?

— Слишком много плохого там было. Я солдат. Я присягал родину защищать, а не с бабами да детишками воевать.

— Как же вас отпустили?

— Сбежали.

— В Верный не думали заезжать?

— Это нам не по дороге.

— Разве вы не знаете, что там мятеж?

— Нет, мы избегали встреч и разговоров с людьми.

— У вас было оружие?

— Да, по карабину и револьверу.

— Где оружие?

— Здесь, в штабе,— ответил дежурный.

— Сопротивлялись? — спросил конвойных Кондурушкин.

— Нет, как только мы их окликнули, остановились, по первому требованию сдали оружие. К начальству ведите, говорят, мы I домой приехали.

— Обыскивали?

— Так точно, обыскивали, ничего нет больше, только вещички кое-какие в куржунах.

Мы с Максей сидели не шелохнувшись, пытаясь предугадать I дальнейший ход событий.

— Как же вы попали к Колчаку?

— Служили оба в Сибири, в одном полку. А полк вошел в его армию.

— Как настроено офицерство?

— По-разному,— ответил старик Фридэ,— кто горит желанием спасти Россию от большевиков, другие, возмущенные наглой опе-

23

кой иностранцев, произволом и жестокостью, непрочь уйти о белых. А такие, как мы, смертельно устав от многих лет войны истосковавшись по своим семьям, мечтают только о доме. — У вас есть еще сын?

— Есть. Он учился в Ташкенте, в кадетском корпусе, а где сейчас — не знаю.

— Как его зовут?

— Михаил.

Кондурушкин внимательно посмотрел на старика.

— Я могу вас порадовать. Михаил жив и находится сейчас здесь, в городе. Кстати, ваш младший сын отказался от своего класса и пошел к нам, большевикам. К вашему сведению, Михаил — комсомолец.

— Все в руках божьих. Кондурушкин усмехнулся:

— Ну, с нашей точки зрения бог тут ни при чем. Меня больше интересует вопрос ваших будущих взаимоотношений. Вы старый царский офицер. У вас свое мировоззрение, свои привыч- ки. Михаил же идет новыми путями, может быть, даже непонят- ными вам. Таким образом, вы можете стать даже врагами. Что вы на это скажете?

— Я не враг советской власти и представлял себе приблизи- тельно условия здешней жизни. Мне, старику, и моему молодому сыну претит варварство и подлость белых войск. Жестокость и кровопролитие вынудили нас уйти из армии. Нам нужен покой и жизнь. Михаил же достаточно умен и может сам решать свою судьбу. Если он выбрал этот путь, то это дело его разума и со- вести. Я не могу и не имею права протестовать. Как же я могу быть ему врагом? Ведь это же мой сын! У меня есть жена и дочь, у Бориса тоже жена и маленький ребенок, мы хотим покоя и жизни.

Кондурушкин прошелся по комнате, покручивая ус. Видимо, он волновался. Дошел до угла, резко повернулся, подошел старику Фридэ.

— Пленных расстреливал?

Вопрос был внезапен и сделан в упор, прямо в лицо.

— Нет, на моей душе такого греха нет.

— Ну, я понимаю, что не сам, но приговоры выносил, приказы отдавал?

— Нет,— еще более твердо ответил Фридэ,— в этом я ни перед богом, ни перед людьми не грешен.

— Нас не интересуют ваши грехи перед богом, меня интервж суют ваши грехи перед людьми, перед большевиками.

— Нет, я никого не судил и никогда не давал никаких приказов зов о расстреле. Сын свидетель.

Кондурушкин молча повернулся к Борису.

Тот еще больше вытянулся, но не дрогнул, не опустил спокойным голосом проговорил:

24

— Нет, мы с отцом в этом повинными не можем себя счи- тать, мы служили в тылу, далеко от фронта. Рассказы офицеров, приезжавших с фронта, слухи о бесчинствах контрразведки под- толкнули нас на бегство. Мы с большим трудом пробрались сюда по подложным документам, зачем было бы все это, если бы нам было там хорошо? В куржунах есть бумаги, которые могут это доказать, там наши ложные билеты и отпускные свидетельства.

Кондурушкин помолчал, потом сказал Кара-Мурзе:

— Проверь. Вызвать Михаила Фридэ.

Эх, Мишка, Мишка, вот сейчас ты придешь сюда, ничего не подозревая, и совершенно неожиданно увидишь отца и брата. Как знать, может, это будет ваша последняя встреча. Время тре- вожное, кто знает, искренни ли они? А вдруг это разведка бе- лых? Поверят ли им?

Все молчат, слышно только дыхание и легкий хрип стариков- ских легких. Проходит минута, другая, третья. Доносятся шаги и легкое поскрипывание сапог. Это Мишка, его походка. Шаги бли- же, ближе. Еще шаг, и Мишка вошел. Он перешагнул порог и вытянулся.

— Товарищ Кондурушкин! Комсомолец особого отряда охра- ны штаба Фридэ Михаил по вашему приказанию прибыл.

— Товарищ Фридэ! Вы давно не видели своего отца?

— Давно,— ответил Михаил.

— Ну так поздоровайтесь с ним.

Михаил повернулся. Он изумленно посмотрел на отца, потом на брата, потом снова взглянул на Кондурушкина.

— Отец…

Под взглядами всех присутствующих Мишка шагнул к отцу, и они обнялись. Старик заплакал.

В это время вошел Кара-Мурза и что-то тихо стал рассказы- вать Кондурушкину. Что же будет дальше? Правду ли говорили отец с сыном. Кто они, друзья или враги? Кондурушкин, выслушав адъютанта, затянулся махорочным дымком и, выдохнув его, про- говорил:

— Ну, считаем вопрос решенным. Ваши документы подтверж- дают сказанное вами, и я решил вас отпустить. Но главное, что повлияло на мое решение, это Михаил, его преданность нашей партии и нашей власти. Идите, но не забывайте, что именно Ми- хаилу вы обязаны свободой. Не пытайтесь никогда воздействовать на него с целью измены выбранному пути. Помните, что всякое зло, причиненное вашему младшему сыну, нами прощено не бу- дет. Мы сумеем его защитить и наказать всех тех, кто будет ме- шать ему жить.

Живите спокойно, работайте на благо людей и не надейтесь на возврат к старому.

Затем он повернулся к Михаилу:

25

— Комсомолец Фридэ! Освобождаю вас от службы до 8 утра, проводите отца и брата домой и успокойте мать.

Старик Фридэ молча поклонился и повернул к выходу, а Борис откозырял и живо проговорил:

— До свидания.

Немного помедлив, добавил:

— Спасибо.

Мы с облегчением вздохнули.

Начальник штаба прошелся по комнате раз, другой, потом на правился в кабинет. На ходу Кондурушкин улыбнулся нам и сказал:

— Вот, хлопцы, какие дела бывают.

Утром весь двор обсуждал ночной эпизод. Мнения высказывались самые противоречивые: иные одобряли поведение Кондурушкина, другие, наоборот, считали его неправильным. Ведь от- пущены были офицеры, стало быть, враги. Нам со всех сторон задавались вопросы о ночном событии, но мы молча пожимали плечами и отходили в сторону.

Пожилые красноармейцы посмеивались:

— От, бисовы хлопцы, умеют держать язык за зубами.

В нашем отделении шли жаркие дебаты. Особенно расходил- ся Чернобаев. Обычно добродушный, Федя мог и пошутить и посмеяться вместе со всеми, но порой на него находил «псих» Он пускался в рассуждения о ненадежности интеллигенции, об изгнании всех «барчуков» из комсомола и из партии, о своем не- доверии ко всем бывшим гимназистам.

Вот и теперь он яро осуждал действия начштаба.

— Вот посмотрите, продадут нас Фридэ и Мишку с собой утя- нут. Кадет же он, кабы не революция, был бы офицером-золото- погонником и бил бы солдат, мордовал бы каждого. Барин есть барин, и как ты его сейчас проверишь? Кто может знать его дум- ки и надейки? Приспосабливаются, черти, а потом напакостят и убегут. Расстрелять их надо было, лучше и спокойнее было бы

— Эх, Федька,— втолковывали ему ребята,— и среди мужиков кулаки были. И из них выходили жандармы да полицейские. А мало ли ты знаешь революционеров из богатых семей и из ин- теллигентов?

Другие просто обрывали его:

— Хватит бузить!

Он умолкал, но нет-нет и снова начинал ворчать вполголоса:

— Попомните вы еще Федьку.

В этот же день мы встречали броневики. Запыленные, грязные, серо-зеленые машины, кивая на рытвинах пулеметами, въехали в широко распахнутые ворота. Чихнув раз, другой гарью, они смолкли, и шарахнувшиеся было кони, успокоились.

Четверку броневиков окружили штабники и красноармейцы конвоя. Комсомолия тоже не отставала и вертелась вокруг, огля- дывая диковинку.

26

Механики — чумазые, уставшие, в черных кожанках вылезали из машин, размазывая пот и грязь по лицу.

Их повели отмываться и чиститься, а командир направился в штаб.

К вечеру нам сообщили, что броневики идут в Верный одни, без нас. А утром следующего дня телеграф сообщил, что восста- ние в Верном ликвидировано, казаки сложили оружие.

Все ходят довольные: улыбается Шаповалов, смеется Конду- рушкин, а Кара-Мурза обещает проспать целые сутки.

Последняя ночь дежурства. Утром снимается охрана штаба, увозят в полковые казармы орудия и пулеметы. Ушли броневики. Свернута канцелярия, дом освобождается. Расформировывается и наш отряд.

Последнее построение во дворе. К нам обращается Шапова- лов, а потом и Кондурушкин. Они благодарят нас за службу и надеются, что мы и в дальнейшем будем так же преданно слу- жить своей власти.

Мыльников нас распускает, но по решению штаба и уездкома партии винтовки остаются у нас. Мы с песнями расходимся по домам. Впоследствии наш отряд вошел в состав Чона, и нам еще не раз приходилось маршировать под командованием краскома Мыльникова. Мы обучались строю и винтовочным приемам, мы готовились к будущим боям…